Но в юность опять возвратится не поздно.
На плиты перрона я прыгаю смело:
- Ну, здравствуй, открытый романтикам Звездный!
Езжайте с вагоном, пустые печали.
Сейчас не хочу прорываться вперед.
И все так свежо, будто в самом начале:
Сумерки. Май. Дым костра. Ледоход.
Вновь ледяное, искристое крошево
Бьется, всплывает, уходит ко дну.
Но в этой картине так мало хорошего -
Я в ледоходе увидел страну.
Были когда-то сильны и едины,
Хлебом последним делились с друзьями.
Теперь от страны только грохот и льдины
С острыми, режущими краями.
Что натворила злодейка история…
Но в сумерках я различаю едва:
Там вот светилась палатка "Эстония",
Рядом - "Армения", дальше - "Литва".
И посредине тягучей распутицы,
Взгляд отрывая от умных страниц,
Мы видели четко грядущие улицы,
Несущие гордо названья столиц.
И все вроде есть, как в палатке мечталось,
И улиц названия ясно видны.
Но только откуда такая усталость?
Идут поезда. Только нету страны.
Ведь был месяц май на таежном плацдарме.
Поляна у речки была не мала.
Без президентов, таможен и армий
В палатках страна одним делом жила.
И пусть я романтик, отставший, вчерашний,
Не принимающий смутного дня,
Я Звездный люблю - Вавилонскую башню,
Где все двадцать лет понимают меня.
За прошлое вовсе не стыдно, не страшно,
Тому, кто от братства еще не отвык.
Мы строили БАМ, крепче всяческой башни,
И был у народов единый язык.